В прошлой жизни Виктор Брянцев (Евгений Цыганов) работал над секретным проектом в не менее секретном КБ, морально готовился получить звание кандидата наук и верил в возможность безоблачного будущего – того, из которого звезды видно. В 1991 году он проникся симпатиями к Борису Ельцину и защищал оплот свободы в Доме Советов от посягательств ГКЧП, клеил агитационные листовки и даже попал в кадры исторической хроники. Тогда в споре старого и нового победила демократия, выраженная в «Будке гласности» – желтом надувном сарайчике, в котором можно было сказать все, что на душе лежит. Спустя два года, когда СССР уже не было, а России еще не было, Брянцев заглядывает с злополучную будку и не знает, что сказать. Абсурдность «переходного периода» может передать только песня «Хор затейников из кондукторского резерва» группы НОМ. «Вместе с нами нагибайся, вместе с нами подымайся, говори: ту-ту-ру-ру».
За два года в жизни ученого случилось то самое «ту-ту-ру-ру», иначе и не назовешь. Вместе со старым государством ушли подписки о неразглашении, и Брянцев теперь с удовольствием рассказывает, что приложил руку к советской лунной программе. Буквально – на «Луноходе-2», оставленном где-то в Море Ясности, красуется отпечаток его большого пальца. Кому не расскажешь, все от этого в восторге, да что толку: от безденежья Брянцев сбежал с предприятия и теперь работает в аварийной бригаде, починяя рассыпающуюся московскую канализацию. Живет с женой Леной (Екатерина Вилкова) и дочерью-подростком Таней (Анна Цветкова) в Подмосковье, держит козу, растит чеснок (думает, что это лук). Все никак не может построить теплый туалет на зиму. Каждый день совершает ритуальную маятниковую миграцию в Москву и обратно на электричке. В ней таких бывших светил много: вот коллега по космосу торгует фломастерами и календарями с наготой. А вот молодой гитарист — лет десять назад зажигал бы на Грушинском фестивале — поет грустные песни и собирает подаяния в кепочку.
Вечерами семейство Брянцевых киснет перед телевизором (в нем – новости, реклама Московского вентиляторного завода, клип группы «Ноль» на песню «Иду, курю») и тихонько завидует соседу Янсу (Александр Робак). У него, бывшего преподавателя марксизма-ленинизма, роскошный особняк, Jeep Grand Cherokee и мечты уехать в Израиль на ПМЖ. «Ты за красных или за белых?», – спрашивает Брянцев. Янс просто, по-чапаевски, спрыгивает с темы: «Я за частную собственность». И закусывает налитой кумачовой помидориной. Пока соседи столуются, в Москве обостряется конфликт властей. Столица делится на два военизированных лагеря: «за тех» и «за этих». Причем делится как-то странно, не как учили. В 1993 году гражданская война почти столетней давности снова актуальна, но вывернута причудливо, постмодернистким бараньим рогом.
Удачливость экранизаций Велединского, похоже, в том, что режиссер не боится упрощать многостраничные талмуды, аккуратно, но смело дорабатывать их под экран. Из «1993», к примеру, была удалена характерная для прозы Шаргунова тягучесть, выраженная еще и в витиеватости языка. «Пушка поползла, выплюнула снаряд, и косматое грязноватое облачко вырвалось из очередного окна». Исчезли горящие в троллейбусах люди, неловкие сцены секса в лесу, разбухшие трупы в коллекторах, кабачковые оладьи. Вместе с ними пропало и предчувствие конца света, которым роман Шаргунова был пропитан, как рулет Dan cake – пальмовым жиром. Вместо серой и неприятно пахнущей реальности Виктор Брянцев, прямо как его товарищ по несчастью Петров из фильма Кирилла Серебренникова, смотрит веселые сны: поет со своими коллегами главную тему из «Черепашек-ниндзя», исполняет moonwalk на Луне, беседует с Циолковским, восставшим из мертвых ради подработки в такси. Русский бунт и русский космизм внезапно оказываются очень похожи — они одинаково беспощадны. И оба очень ко времени.
Прошло всего тридцать лет, живы свидетели и участники, но никто не сможет толком объяснить, что же произошло в той минувшей Москве. Кто первый открыл огонь у «Останкино»? Были ли мифические снайперы на крыше американского посольства? Символическая неопределенность 1993 года, похоже, останется с нами на долгие лета, превратившись в главный отечественный симулякр, российскую адаптацию ключевого для эпохи эссе «Войны в Заливе не было», в котором реальность боевых действий отсутствовала, а победитель конфликта был избран не полем боя, а телевидением. Велединский не берется быть обвинителем одной из сторон. Он даже сцену обстрела Белого дома из танков тактично опускает: нужды в тиражировании этих маркеров эпохи нет, они не несут в себе никакого смысла. За время говорит не отчет парящей над схваткой комиссии (итоги ее оказались весьма абстрактны), и уж точно не ангажированный телевизор, а оттиски бытовых воспоминаний: анекдоты и ларьки, Янка Дягилева из магнитофона «Романтик», легендарный «Глебыч», призраком бродящий по коридорам осажденной крепости. И, конечно, парадоксальность отечественной политики девяностых, уже не разбирающей всех этих «левых» и «правых». Пенсионеры-ельцинисты воинственно посасывают колу из стаканчиков McDonald’s. Ряженые офицеры-корниловцы, отголосок не проговоренной национальной травмы, стоят на защите серпа и молота. В России надо жить долго — чтобы увидеть своими глазами строительство новой, доселе невозможной реальности.
«В данный исторический момент мне бы хотелось, чтобы наша семья безболезненно приспособилась к новым реалиям жизни», — мантра уставшего романтика в исполнении Цыганова к финалу заиграет новыми красками. Пока чадит Белый дом, где-то за углом ребятишки покупают мороженое и совсем не обращают внимания на клубы черного дыма. К регулярному разрушению Символов веры они готовы с младенчества, чего не сказать о Брянцевых. Главную же характеристику саге дал сам Сергей Шаргунов — это «семейный портрет на фоне горящего дома», попытка сохранить себя и близких в момент творения истории. Киновоплощение «1993», в отличие от романа, смотрит в будущее с энтузиазмом. И дом отбелим, и Майкл Джексон в Москву вернется. Если, конечно, он в ней вообще когда-то был. В мире симулякров ни в чем нельзя быть уверенным на все сто.
«1993» в кинотеатрах с 28 сентября
Ссылки по теме
«Гром. Трудное детство»: Египетская сила в городе, которого нет
Наедине с собой: каким кино запомнит Михаила Горбачева
«Обитель»: Серебряный век в бараке концлагеря
Свежие комментарии