Владимир, после просмотра вашей картины я заметил забавное совпадение: если сложить все ваши фильмы вместе, посчитав каждый фрагмент в киноальманахах за 0,5 фильма, получится число 8. Таким образом, «Конец фильма» – почти что ваш восьмой с половиной фильм. Это случайно так вышло?
Я об этом не думал. Каждый режиссер должен снять в какой-то момент фильм про себя в кино. Ведь чего нам не хватает? Рефлексии по поводу собственного творчества. Потому что в какой-то момент возникает будто бы кризис среднего возраста, но не по жизни, а по поводу того, что ты делаешь. Вот и вся история. Но в отличие от «Восьми с половиной», который идет 2 часа 20 минут, кажется, у меня всего 1 час 40 минут, и я попытался вложить все, что я думаю.
У вас очень разнородное кино – где-то более авторское, где-то менее. «Карп отмороженный», например, это почти что массовый фильм. Насколько вы себя ощущаете автором?
Я был лишь соавтором «Карпа отмороженного», а все, что я снимал по своим сценариям, – это небольшие камерные истории. Сериалы я снимаю просто чтобы заработать, а то, что пишу, я пишу с собственной интонацией, чтобы было и смешно, и грустно: и «Громозеку», и «Муху», и «Дверь», мою первую короткометражку.
Как вы вышли на актера Валентина Самохина? Я пролистывал его фильмографию и вспомнил, что видел его в «Выше неба», он там сторожа играл. Он еще так похож на вас. Вы сразу выбрали именно его?
Да, мне хотелось какое-то альтер-эго, потому что Валентин – звезда эпизодов. У него больше 70 картин, но при этом он всегда играет этаких хануриков, очкариков на одну сцену. Мне кажется, что его опыт идеально ложится на эту историю. Потому что он, хоть и прекрасный актер, не реализован. Вообще это кино родилось от того, что однажды мне реально стало физически плохо на площадке и меня увезли в больницу. Психосоматика. Я снимал один сериал, и меня реально увезли на скорой. На площадку приехал мой брат и те две смены отработал за меня. То есть, вот когда полное отвращение к тому, что ты делаешь. Как бы, степень вранья внутреннего. А дальше придумалась эта история.
А как пришла идея с призраком Марчелло Мастроянни?
Дело в том, что я с детства всегда смотрю на себя со стороны. И вот это ощущение, что на самом деле я прекрасный, красивый, высокий, мужественный и сексуальный – это все лишь в моих мечтах. Но как только появился Бероев, а я писал сценарий на него сразу, я подумал, что это и есть Марчелло Мастроянни. В нем есть что-то иностранное, что-то из мира высокого кинематографа, где меня нет. Я вообще считаю, себя одаренным, но не талантливым (отсылка к разговору между главным героем и героем Владимира Котта: «ты, Митя, одарённый, а я – талантливый!» – прим.ред).
У вас в фильме все время обыгрывается тема смерти. Это смерть героя, как творческого человека?
Смерть для меня – самое главное в жизни. Потому что это реальное напоминание о том, что тебя скоро не будет. Страх смерти меня преследует. Даже когда я был юным и молодым, я думал, что меня не будет. Страх смерти и боли – самое главное, самое страшное ощущение в жизни, и оно заставляет тебя двигаться. Боль постоянного бунта. Когда умирают другие люди, ты радуешься, что жив. Когда думаешь, что сам умрешь, становится плохо. И это хотелось передать. Это очень интимное. Люди на самом деле скрывают, что они боятся. Страх смерти – от этого и все религии возникли, собственно. Потому смерть для меня – важный двигатель.
Кино тоже в некотором роде религия запечатленного времени.
Да, и не только. Потому что запечатленное время – это еще фотография может быть. А кино – это попытка передать собственные волнения, чтобы зритель начал переживать. Холодные сердца хочется подтопить. Я этим в своих фильмах, собственно, и занимаюсь.
В фильме главный герой проходит мимо московского киноцентра «Соловей», который сносят прямо при нём. Это своего рода смерть кинотеатра, и герой в момент, когда видит это, тоже внутри себя умирает. Он вообще по ходу фильма всё время немножко умирает. Это как продолжение темы смерти в фильме?
Да. Тут момент такой, что когда начали рушить «Соловей», я такой – ну рушат, окей, да, я там был когда-то. Но когда я проходил мимо и увидел, как режут экраны и косят стулья, что-то в сердце ёкнуло, я вызвонил актеров, оператора, мы быстро взяли камеру, быстро сняли, потому что я понял, что это надо снять. Я думаю, что «Соловей» – тот кинотеатр, в котором сохранился дух кинематографа. Я чувствовал – вот недавно тут сидели зрители. Чувствовал эту энергию. Если будут разрушать кинотеатр в торговом центре, я ничего не почувствую.
Насколько сложно вот так резко собрать актеров, с камерой, со всем?
Это было буквально за два часа. Актер свободен, плюс мы же снимали без света вообще. У нас не было финансовой возможности. Это партизан-фильм. Мы снимали на Красной площади без разрешения, в метро снимали так же.
Это же рискованно! А на что?
Black Magic – маленькая портативная камера, которая помещается в руке. На большее мы рассчитывать не могли – бюджет был более чем скромный. На съёмках ещё можно сэкономить, а вот пост-продакшен – на этом экономить уже не удастся.
Вопрос по поводу Яны Трояновой – эта роль писалась под нее?
Нет, не под нее, но она прочитала сценарий и сразу согласилась. Причем все актеры снимались не за стандартные для них гонорары, некоторые вообще бесплатно. И опергруппа, например, работала тоже бесплатно.
Момент, когда герой идет мимо парня, который раз десять подряд делает «солнышко» на турнике, это вообще что было? Круговорот жизни?
Ну да, время течёт. Я хотел показать, передать, потому что парень реально чемпион. Вот так крутить «солнышко» в течение 40 секунд – это очень тяжело. Для меня было важно, что главный герой поговорил с дочерью в сложный момент их отношений, но ничего не произошло. Мир продолжает крутиться. Вообще для меня это такое ощущение, что все крутится, а ты просто проходишь мимо.
В сцене, когда герой выходит выкинуть мусор и там появляются смешные чудики с фонариками. Я не понял, это бомжи, или фриганы, кто это был? И зачем они там?
Дело в том, что это отсылка к моему фильму «На дне».
Да, где действие разворачивается на помойке.
Это внутренняя шутка. «На дне» начинается с этих бомжей, которые рвут кинопленку. А кинопленка – это мой короткометражный фильм.
Ничего себе.
Я его снимал на пленку, у меня остались исходники, и они были очень убитые. Так я прощался со своим короткометражным кино.
Раз этот фильм уничтожили, то можно считать, что «Конец фильма» всё-таки ваш восьмой с половиной фильм!
Вот привязались вы к этому Феллини!
Но в фильме есть еще фрагменты с пародией на «Звездные войны». Это такой кинофастфуд в хорошем смысле слова.
Это то, что Митя реально хочет снимать.
Ага, то есть, он все-таки хочет снимать «массовое» кино?
Конечно! Просто боится себе в этом признаться. Лично я могу «Звездные войны» смотреть с любого места. Это моя слабость. Я хочу снимать авторское кино, но при этом я фанат «Звездных войн». Странное сочетание, конечно, но оно есть.
Дважды в ключевые моменты фильма появляются поезда. Это намеренно?
Да, у меня на самом деле от ощущения поезда, точнее его звука, как колеса стучат, включаются какие-то особые механизмы, какая-то свобода, ощущение путешествия. Я сейчас на машине езжу, но для меня просто поехать куда-то на поезде – счастье. На второй полке!
И последний маленький вопрос, а где вы нашли деревянный перрон?
68-й километр Дмитровского направления. Платформа «68-й километр». Случайно нашел, там разобрали платформу, чтобы построить новую, построили временную. Этой «временной» уже лет десять. Я всегда проезжал мимо нее, когда на дачу ехал. Ощущение, что это не Москва вообще.
А край света.
Да!
Меня во всём фильме чуть ли не сильнее всего зацепила эта платформа.
А ведь я собирался ее выкидывать на монтаже!
«Конец фильма» в кино с 20 мая.
Ссылки по теме
«Конец фильма»: Финита ля комедия
Девятый «Форсаж», новая «Пила» и ещё 10 фильмов мая
Приз жюри ФИПРЕССИ на 43-м ММКФ достался итальянскому фильму «Равнодушные»
Свежие комментарии