С начала Второй мировой минуло 80 лет. В следующем году случится 80-летие нашей личной вoйны, Великой Отечественной, и по этому поводу будет сказано немало слов. 8 сентября 2021 года мы вновь помянем и начало блокады Ленинграда, длившейся 872 дня и оставившей одну из самых глубоких ран в коллективной памяти нашего народа. Эта боль не проходит и требует осмысления, в том числе визуализации художественными средствами. Наверное, поэтому к событиям тех дней до сих пор обращаются кинематографисты разных поколений и творческих школ. Вoенный окруженный Ленинград запечатлен и в целом ряде советских игровых картин, и в гениальной документальной ленте «Блокада» (2005) Сергея Лозницы. Строгая, сдержанная работа Александра Сокурова «Читаем блокадную книгу» (2009) вывела на передний план воспоминания блокадников, придав свидетельствам тех дней интонацию тихой торжественности. Этот же спокойный строгий тон подхватили режиссеры Катерина Гордеева и Сергей Нурмамед, сняв «Голоса» (2013) — фильм, также сотканный из воспоминаний ленинградцев и приуроченный к 70-й годовщине снятия блокады. Последней работой на тему стал камерный «Праздник» (2019) Алексея Красовского, снятый за копейки и вызвавший у многих зрителей раздражение будничностью настроения, отсутствием должного пиетета.
Зайцев, являющийся также автором сценария и продюсером картины, не пытался создать вымышленный мир, а хотел показать его максимально достоверно, чтобы зритель ощутил себя жителем заледенелого, мертвого от 30-градусного мороза города. И он эмоционально протащил себя дорогою героини, использовав документальный метод съемки и даже позвал в соавторы одну из самых известных операторов неигрового кино Ирину Уральскую. К сожалению, эффект получился почти обратный. Документальная камера не подчеркивает реалистичность и правдивость повествования, а вступает в конфликт с игровой природой происходящего, в результате чего сцены выглядят как постановка, реставрация внутри телевизионного дока. Это впечатление закрепляет и авторский голос, читающий поверх сюжета дневник Ольги Берггольц.
Текст Берггольц настолько эмоционально ярок, что мгновенно выходит на первый план, сосредотачивая на себе внимание, а визуальное тело фильма превращается в иллюстрацию сказанного. Мы слышим, как Анна решила пожертвовать одним из детей, выбрала младшую и перестала ее кормить. В кадре плачет ребенок. Мы слышим, как замерзшие трупы складывали во дворе, пока из них не образовалась поленница. В кадре — поленница из трупов. Голос сообщает о мужчине, который жевал перчатку. На экране актер Борис Петров натурально с перчаткой во рту. Постановочность работает против кинематографии, омертвляет живую ткань кино. Здесь сочувствие вызывают не герои фильма, выглядящие вполне резонно как живые мертвецы без имен и званий, а лишь то, что остается за кадром, — свидетельства. Свидетельства, зачитанные красивым, спокойным голосом автора — живая нить. Цветные теплые воспоминания — живое, шевелящиеся. Очевидно так изначально и задумывалось. Мертвое показать мертвым — звучит логично. На деле же, простите нам такое сравнение, множество сцен из блокадной жизни стилистически выглядит так, будто заболевшего Зайцева подменял на проекте Рой Андерссон, у которого герои всегда-превсегда передвигаются, как зомби, и совершают набор механических действий в стерильных постановочных условиях (постановочная стерильность «Дневника» вменяется в заслугу художнику картины Ираиде Шульц). Вот две женщины с хрустом отрывают примерзшую к кровати мумию и укладывают ее на санки. Вот неподвижная очередь, шепча «Хлеб, Хлеб...», заторможенно движется к оброненным на снег буханкам (эпизод, доступный в сети и вызвавший сильное негодование граждан). В пересказе звучит страшно. На экране выглядит театрально.
Безусловно, Зайцев — интересный и интеллигентный автор. «Блокадный дневник» ни в коем случае не халтура. Тем более нелепы попытки картину захейтить, не глядя, как у нас это любят. Того, что предъявляют фильму любители оскорбляться — неуважения и глума, — там нет и не может быть. Поиск режиссером собственной формы и языка для рассказа о блокаде заслуживает уважения. И фильм как художественное произведение все же работает. Кино пробивается, стоит сделать шаг в сторону от документальности, которая, как парадоксально это ни звучит, убивает жизнь. В открывающей картину фривольной сцене с немцами, когда бравый офицер рисует на снегу свастику струей мочи под 25-ю симфонию Моцарта. В длинном финальном эпизоде, когда Ольга находит отца (в этой роли органично выглядит Сергей Дрейден, как и все питерцы, имеющий личную травму ленинградской блокады). Тот рассказывает дочери, как в тяжелые дни спасается коллекционированием — пуговиц, коробочек, всего на свете, чтобы удержать все это, чтобы это никуда не исчезло. В конце концов, кино целиком заключено в лице прекрасной актрисы Ольги Озоллапиня, когда она ничком лежит, пережидая бомбежку, спасаясь воспоминаниями и молитвами, и больше ничего не происходит вокруг. Вообще, в картине состоятельный каст, с которым, наверное, можно было сделать что-то более режиссерски совершенное. Может — да, а может — нет. Большая сложная тема, для всех нас она остается непостижимой. Значит, будут новые попытки, будут новые фильмы. Мы сюда еще вернемся... Нет, не так. Мы отсюда не должны уходить никогда.
Свежие комментарии