Расплескался где-то на просторах Мексики грязный водоем; на исполинской круглой шлюпке, латаной-перелатаной, в нем самоотверженно плещутся дети. На берегу – куря, выпивая и лениво извлекая созвучия из гитары, лежат подростки – у них уже наметились убеждения и даже, страшно сказать, сексуальное влечение. Где-то в этой же необузданной местности, заботливо вынесенной божественной (режиссерской) рукой за пределы привычного городского существования, занимаются делами взрослые. Здесь прославленный поэт Хуан (сам режиссер Карлос Рейгадас) разводит лошадей и быков, хотя сам с трудом держится в седле; делами больше и успешнее руководит его супруга Эстер (Наталия Лопес, жена Рейгадаса, получившая роль в результате изнуряющего кастинга).
Закончился очередной объезд, Хуан ходит среди знакомцев и подчиненных, обильно хлопает их по плечам и спине, обменивается парой фраз; Эстер по рации надиктовывает ужин для детей – в таких неукоснительных подробностях, будто няня никогда не готовила еды вообще и для детей в частности. Эта нерасторопная жизнь в бликах заходящего солнца (когда взрослые разбираются со своими делами, как обычно, подкрадывается закат) нарушится то ли нежданным, то ли спровоцированным романом – между Эстер и американским объездчиком Филом (Фил Бургерс). Хуан, несмотря на утвержденную в семействе концепцию свободных отношений, начнет страдать и много думать о необходимости преодоления, доверии, отношениях и, конечно, творчестве.
Мексиканский режиссер Карлос Рейгадас – постановщик продолжительных картин, посыпанных пыльцой магического реализма, которого отчего-то любят сравнивать с Андреем Тарковским, - не против зайти с козырей. С водяной глади, детских глаз и многолапой своры быков и собак начиналась его предыдущая картина - «После мрака свет». Защищенная от внешнего мира всего лишь дутой жилеткой по затертой горами лужайке бегала дочь режиссера, шлепая по тонкому слою воды и рискованно сближаясь с большими псами и еще более исполинскими волами. Следом разворачивалась смонтированная в темпоритме памяти история запутанных брачных отношений, кризиса идентичности воспитанных в европейской традиции мексиканских интеллектуалов (Рейгадас и сам из этих), а также тихое напоминание, что человек конечен. Можно предположить, что удивительное устройство картины диктовала логика угасающего сознания, которое, как принято считать, вспоминает прожитую жизнь - но вряд ли в хронологическом порядке.
«Наше время» тоже охватывает все этапы человеческой жизни: от мечтательного детства в грязной луже и тактильной юности, когда смывать пиво с головы мутной водой - неплохая идея, если она дарует желанное прикосновение, до завихрений среднего возраста, когда жизнь и фантазия о ней устраивают корриду, а еще случается угасание - постепенный встреча с вечностью, которая проэкзаменует сформировавшееся при жизни мировоззрение. Вместе с тем - это пространство не только человеческой, но жизненной эволюции: из воды - на сушу, с суши - в дом, из дома - в пространство внутреннего монолога, который пытается рассадить инстинкты и крохи воспитания на тумбы, как трех грустных тигров, чтобы хоть как-то упорядочить этот хаос. (Любопытно, что земляк Рейгадаса режиссер Альфонсо Куарон, также представлявший новый фильм, «Рому», на Венецианском кинофестивале (и получивший главный приз), в прошлой картине - «Гравитации» - тоже заставлял выходить из воды, эволюционировать, героиню Сандры Буллок. Другой мексиканский визионер - Гильермо Дель Торо - и вовсе назвал картину «Форма воды», также упиваясь стихией, ее течениями и смыслами.)
Картину Рейгадаса многие приняли за ироничный квази-автопортрет и прощание с маскулинным собственничеством, постоянно срывающимся в саморазоблачительный стон размышления о границах. Иными словами, - где пролегают, как сказал бы Хон Сан Су, ты сам и твое. Однако ключевой прием «Нашего времени» - строгая рифма состояний героев и происходящего вокруг. Камера обреченно всматривается в гудящий мотор, пока Эстер размышляет о случившемся романе (или его возможности - когда героя зовут дон Хуан, нельзя исключать фантазм); дождь встает стеной, стоит тоске охватить душу поэта-быкозаводчика; на заре семейных трудностей бык по кличке Будда (кстати, статуя божества стоит в спальне умирающего) выпускает кишки наружу любимой хозяйской лошади, которая еще недавно скакала, чувствуя пятки седока. Также строятся отношения и человека со временем: кроха персонального проживания резонирует с бесконечной толщей истории. И какая бы причудливая вязь рефлексии и фактов не складывалась между личным и космическим, иногда это просто невольное пересечения двух разыгравшихся бычков, синдромов и столетий.
«Наше время» в прокате с 17 января.
Свежие комментарии