Их было четверо – четыре ветерана Вьетнама, пожилые афроамериканцы, которые полвека назад оказались втянуты в чужую войну, пока на родине шла борьба с расовым неравенством. В 1971 году они закопали подле сбитого вертолета золото, которое везли повстанцам племени лаху, не признающим валюту, – хотели использовать его как контрибуцию, помощь народу, продолжающему в США страдать от перекованных в новый формат кандалов рабства. Реализовать хитрый плане не позволил оползень. Там же остался лежать Штормовой Норман (Чедвик Боузман) – боевой и духовный лидер, именовавший их всех братьями по крови (bloods). За его телом они тоже вернулись, стоило спутнику различить хвост вертолета.
За полвека мир изменился радикально: обкуренный напалмом Сайгон стал огнегривым мегаполисом Хошимином, завоеванным американскими франшизами McDonalds, Pizza Hut и KFC, а ветераны войны, которая будто бы растворилась на этой земле в лучах светлого будущего, обросли новыми шрамами и морщинами. Могучий Пол (Делрой Линдо) обзавелся красной кепкой MAGA (хотя поклонников Трампа среди афроамериканцев не так много), ночными кошмарами (ПТСР, сны войны) и сыном-учителем Дэвидом (Джонатан Мэйджерс), который прилетел вместе с батей, вскрыв его почту и узнав про золото. Мудрый экс-медик Отис (Кларк Питерс) сел на сильные обезболивающие, словно подозревая, что его связь с территорией войны глубже, чем у остальных (у вьетнамки Тьен от него дочь). Весельчак Мелвин (Исайя Уитлок-младший) превратился в скептика, который все чаще думает в первую очередь о своей шкуре (в одной из сцен он протяжно говорит shiiiiit, повторяя панч из «Чирака», где ему отведена аналогичная сцена). Наконец, хромоногий Эдди (Норм Льюис) стал олицетворять успешного афроамериканца, который преодолел гравитацию бедности и выбился в средний класс или даже выше, но косолапость (как у Месси, Неймара и Агасси, шутит он) выдает, что все не так радужно. Не хватает только Нормана, но его призрак всегда с ними: фантом свободы, очертание мудрости, заполошный ночной кошмар войны и расизма. Совсем не библейский Дэвид замещает его лишь формально – физически: кажется, война – это путешествие, в которое нужно отправляться отрядом.
Новый фильм Спайка Ли, вышедший на Netflix, попал под арт-обстрел отвлекающих маневров момента. Плакатная манера режиссера вставлять в каждую картину презентацию о достижениях американского расизма (в Гражданской войне погибло 186 тысяч афроамериканцев, во Второй мировой – 850 тысяч, а обещанного равенства так и не завоевали), давно созвучная протестам под хэштегом #BlackLivesMatter, будто бы заслонила более предметное выступление режиссера на тему. Туча вьетнамской кампании, занюханная американским кинематографом настолько, что уже есть фильм о той войне и Кинг Конге, заставляет искать в параллелях с «Апокалипсисом сегодня» (1979) не дулю, а серьезный выход на территорию военного фильма. И так далее – на этом минном поле много троп, по которым ангел-истребитель от «черного кино» и не собирался идти. Спайку Ли вообще чужие сюжеты, эстетики и жанровые рамки нужны лишь для того, чтобы их отринуть, как кандалы.
Нет более монументального обличения Вьетнаму, чем фильм Фрэнсиса Форда Копполы, вместе с тем – это натуральный ему памятник (не случайно режиссер говорил на каннской пресс-конференции, что «Апокалипсис» и есть Вьетнам). Формально заимствуя фабулу – роад-трип к командиру, – Ли низводит копполовский пафос до постера на дискотеке: невозможно обличить войну, эстетизируя ее уродство, живописуя в масштабах античной трагедии ее «универсальные» экзистенциальные ужасы. Потому «Пятеро одной крови» выглядят максимально незатейливо (пестрый киноязык Ли – настоящее оружие, у которого есть не только огнестрельная мощь, но и увесистый приклад), а все большие темы как будто проходят стороной, рассыпаясь на индивидуальные байки, монологи, скетчи.
За окном вьетнамские джунгли, запах напалма давно выветрился – осталась одна лишь горечь истории, но завязшие во Вьетнаме еще до ВВС США французы по-прежнему здесь (в этой роли давно осевший на рынке киновторички Жан Рено), а американцы на «мемориале» бойни предстают поначалу чуть ли не туристами. Но чем дальше в лес – тем отчетливее призраки, тем страшнее невозможность разорвать петлю времени, которое имеет свойство ходить по кругу.
Сталкивая лоб в лоб практически золотую лихорадку «Индианы Джонса» и антирасистский пикет, Спайк Ли показывает безжалостнейшую из войн – с прошлым. Былое тут предстает вьетнамской землей, которая хранит золото (надежду на реванш и торжество справедливости), тело командира Нормана (идею братства и дорогие сердцу воспоминания) и мины (множащиеся различия и разногласия даже между вчерашними братьями по крови). И если первое и второе может утонуть в забвении, то последнее способно калечить вновь. Потому группа французских минеров под руководством Хейди (Мелани Тьерри из «Теоремы Зеро») занимается ликвидацией чириев военных действий, попутно компенсируя тот урон, который принесли Вьетнаму ее предприимчивые родственники, наживавшиеся на этой земле со времен колонизации (тут Ли обнаруживает родство вьетнамцев и афроамериканцев, которые для местных все равно вчерашние агрессоры).
Именно эхо войны, не утихающее с годами, исследует Ли – ведь с самой бойней как таковой он уже разобрался в «Чуде святой Анны» (2008), откуда позаимствовал одну из сцен. Как пропагандистка Вермахта в 1940-е, вьетконговцы в 1960-е пытаются убедить афроамериканских солдат отречься от белых угнетателей. Ли копирует сцену вплоть до кудрявых волос ораторствующей женщины, сигареты в ее руках и исключительно алого задника пропаганды. Этим он как будто подчеркивает, что голые лозунги как таковые – всего лишь еще одна манипуляция, опасное заигрывание с чужими проблемами. Тем не менее, из вражеского матюгальника Норман и его команда узнают в 1968-м об убийстве Мартина Лютера Кинга – фактически выстреле в спину от государства, чьи политические и экономические интересы по непонятным для них причинам «братья» защищают в Сайгоне.
Потому помимо собственных обличительных монологов (хейтспич в адрес Трампа, мантра Нормана, что «война – это деньги, а деньги – это война») Спайк Ли прибегает и к обилию остроумных шпилек. Если шуткой про то, что теперь США завоевывает страны франшизами общепита, еще 20 лет назад на примере кофеен взрывал зал ирландский стендапер Дилан Моран (вряд ли пионер этой юморески), то лучшие сцены фильма чуть ли не каскадом идут во время поисков золота. Для начала его обнаруживает Дэвид, собравшийся в туалет (золото, конечно, то еще дерьмо), а следом идет радостная сцена поисков остальных слитков, где саспенс рождается из-за недавнего разговора о минах. Они рванут, но чуть позже. И спасется от них тот, кто по иронии опыт войны получил лишь в формате отчужденного отца, душевно не вернувшегося из боя.
Именно Дэвид, названный в честь Дэвида Раффина из соул-коллектива The Temptation, популярного в 1960-е, оказывается ключевым героем, хотя первое время кажется фигурой второстепенной, шаржем на алчную и беспутную молодежь. Ему – вслед за ветеранами – Спайк Ли как будто и читает лекцию о дополнительной несправедливости войны, о пекле, в которое угодило поколение родителей (стилизованные под хронику вставки о Нормане и молодых «братьях»), о герое Гражданской войны Криспусе Аттаксе и даже Мухаммеде Али, с чьего интервью начинается фильм. «Зачем мне стрелять во вьетнамцев по указке Америки?» – задается вопросом он, припоминая суды Линча, оскорбления и преследования на религиозной почве.
И в финале – уже на другой вопрос, повисающий в воздухе за два с половиной часа картины, отвечает Мартин Лютер Кинг, цитируя «черного барда Гарлема» Лэнгстона Хьюза: «Америка не была для меня родиной. И все же я даю клятву: Америка станет моей родиной». Приближает ли Спайк Ли к этой мечте зрителей картины? Кто знает, но он показывает, где расположены мины ложных обещаний и подрывающего тотального недоверия, и вновь, как в финале «Чирака», заговаривает от висящих тяжелым грузом ошибок: те, кого ты не уберег, все равно продолжают беречь тебя.
Ссылки по теме
«Черный клановец»: А в Америке негров линчуют
Свежие комментарии