«Она меня гнобила»: Евгения Добровольская об учебе на курсе Людмилы Касаткиной

Евгения Добровольская рассказала журналу «Караван историй» о том, как складывалась ее карьера со студенческой скамьи. Актриса решила не выбирать выражения, описывая учебу на курсе Людмилы Касаткиной, работу в «Табакерке» (где, по ее словам, царила не совсем здоровая атмосфера), в МХАТе под руководством Татьяны Дорониной, и о сотрудничестве с Галиной Волчек, Ией Саввиной, Екатериной Васильевой и Татьяной Лавровой.

Об учебе на курсе Касаткиной


«В ГИТИСе я училась на курсе Людмилы Касаткиной и Сергея Колосова. Как в то время воспитывали девочек в театральных вузах? Актриса должна положить свою жизнь на алтарь искусства, у нее не может быть семьи, детей. И кино ей ни к чему, на первом месте — театр. Людмила Ивановна тоже не разрешала студенткам сниматься.
Мой дебютный фильм «Клетка для канареек» вышел на экраны, когда училась на первом курсе. Что ей очень не понравилось. Но я не хотела и не могла отказаться от кино — это был единственный способ заработать какие-то деньги — и снималась тайком.
За непослушание меня каждый год выгоняли с курса, потому что кто-нибудь обязательно доносил, что Добровольская снимается, или в прокате появлялся новый фильм. За четыре года учебы их у меня вышло еще четыре — «Пока не выпал снег», «Контракт века», «В одну-единственную жизнь» и «Моонзунд». И я каждый раз писала покаянные письма Людмиле Ивановне: «Простите, больше не буду! Позвольте мне учиться!» Это было ужасно.

У Касаткиной нельзя было не только сниматься, но и рожать. Я делала и то и другое, и она за это меня гнобила. На четвертом курсе должна была играть главную роль в дипломном спектакле, но как только забеременела, Людмила Ивановна ее отняла. Причем достаточно жестоким образом. Дело происходило у нее дома. Никогда не забуду, как стояла в прихожей с огромным животом — дальше не пустили и даже не предложили сесть — и униженно молила:

— Пожалуйста, не забирайте у меня роль! Через два месяца, как только рожу, буду готова работать!

— Нет, ты теперь не будешь артисткой, ты будешь мамой! — отчеканила она, и это прозвучало как смертный приговор».

О Татьяне Дорониной


«Татьяной Васильевной я восхищалась. Она не просто талантливый, но и невероятно работоспособный человек. Может трудиться круглосуточно, играть семь раз в неделю и следить за театром, за репертуаром.

К сожалению, Доронина меня не видела как худрук и совершенно не понимала, что я должна играть. У меня не было определенного амплуа. То ли травести, то ли инженю, то ли вообще социальная героиня — непонятно.
Во МХАТе имени Горького было принято, чтобы актрисы одевались строго и женственно, в старых традициях. Я ходила в джинсах, растянутых свитерах и кедах. Не потому что бунтовала против классических устоев — просто была нищей. Татьяне Васильевне не нравился мой стиль. Однажды спросила:

— Почему ты ходишь в таком виде?

— Другого нет ничего. И денег нет.

У нас, как во многих организациях в то время, периодически проходили так называемые распродажи, на которых продавали дефицит, и однажды Доронина купила мне туфли и юбку. После чего я стала переодеваться, приходя в театр».

О работе в «Табакерке»


«В «Табакерке» сразу появились роли, но там работали Шура Табакова (дочь Олега Павловича), Дуся Германова, Марина Зудина и другие прекрасные актрисы. Конкуренция среди женской части труппы возникла высокая, и трудно было рассчитывать, что я смогу много играть. Играть хотелось, а воевать не хотелось совершенно.
Это был очень маленький театр (что особенно чувствовалось после МХАТа), возможно, поэтому там сложилась не очень здоровая атмосфера. Меня поражали постоянные сплетни и обсуждения, кто с кем и как. Никогда в этом не участвовала, занималась только собой. Но ко мне все равно относились не очень дружелюбно, как к конкурентке, отнимающей хлеб.
Вскоре выяснилось, что у Олега Павловича тоже нельзя сниматься. Для этого требовалось специальное разрешение, получить которое было непросто. Я не понимала, почему кто-то должен определять мою судьбу, но прекрасно помнила, чем заканчивались «походы налево» в ГИТИСе, и скрывала работу в кино».

О театре-студии «Современник-2» и Галине Волчек


«Волчек меня тоже не видела как актрису. Я и не пыталась это анализировать, как-то бороться. «Современник» — «женский» театр, там всегда работали необыкновенно сильные артистки, с которыми трудно сравниться. Оставалось только резюмировать, что, видимо, женщины — не мой контингент. По крайней мере, актрисы и режиссеры. У них особый взгляд на мою персону — достаточно ревнивый, а иногда и уничижающий.
Через пару лет Галина Борисовна закрыла студию. И нас взял к себе Олег Николаевич Ефремов (практически всех, тринадцать человек). У него в театре я наконец почувствовала себя как дома. Сразу возникло ощущение, что мы под крылом умного, доброго, толерантного руководителя».

О работе с Ией Саввиной


«Я была в шоке, когда прямо на сцене она стала комментировать мою игру: «Нет, вы посмотрите, как она ходит?! Как топает! Нина Заречная не может так двигаться. И так смотреть!» Поначалу пугалась. Казалось, это слышит весь зал. Саввина ведь говорила полным голосом, не шепотом. У артистов МХАТа есть такая особенность и такое умение разговаривать во время действия, но публика ничего не слышит. Я тоже потом этому научилась.
Обижаться и не думала, потому что обожала Ию Сергеевну. Не только ее роли, но и то, как она живет, как старится. Она была прекрасна, и я прислушивалась к советам — не топать, не махать руками. Постепенно росла от спектакля к спектаклю, и замечаний становилось меньше.
Мне еще повезло. В театре говорили, что иногда какая-нибудь прима вызывает молодую актрису к себе в гримерку и отчитывает по полной программе. Не знаю, как бы я себя повела в такой ситуации. Мне ведь палец в рот не клади. Когда Ия Сергеевна ругалась матом, я в ответ тоже могла ругнуться».

О Татьяне Лавровой


«Характер у Лавровой был совершенно невозможный. Вскоре я поняла, что надо было не пререкаться, а бежать. Курить с ней нельзя — небезопасно. Татьяна Евгеньевна могла потушить о тебя сигарету. Скинуть на тебя пепел. Не специально, просто ты случайно попадала под взмах ее тонкой изящной руки. Лаврова очень красиво курила. Она все делала красиво».
«Сначала мы с Татьяной Евгеньевной тоже играли в «Чайке», она — Аркадину, я — Заречную. И очень долго враждовали, просто до того, что Аркадина чуть ли не пыталась бить Нину Заречную зонтиком и та убегала со сцены. Помирились и нашли общий язык после моего развода с Мишей Ефремовым, когда я осталась одна с двумя детьми. Мне было тяжело выходить на сцену, играть. Она это видела, как-то подошла и сказала:
— Ну что ты? Держись.

— Да сколько же можно начинать жизнь заново?! — вырвалось у меня.

— Каждый день. Каждый день можно начинать жизнь с нуля.

После этого мы стали подругами. Лаврова проявила себя с совершенно другой стороны, и я поняла, что она дико одинокий человек, которому приходится очень нелегко. И уже совсем по-другому следила за тем, как она борется за красоту и молодость, сидит на овощных супчиках, во всем себе отказывает. Татьяна Евгеньевна до старости сохраняла тонкую талию, изящные коленки».

О Екатерине Васильевой


«У Васильевой невероятное чувство юмора, она делала безумно смешные вещи и ждала, когда я это отыграю. С ней я впервые прочувствовала, что такое настоящее женское партнерство, когда актриса как будто отдает пас коллеге — пусть тоже поиграет. Женщины не всегда могут забыть о конкуренции, с мужчинами в этом смысле проще. Сначала мы с Екатериной Сергеевной стали интересны друг другу на сцене, а потом и в жизни. У нас довольно приличная разница в возрасте и совершенно разные судьбы, но ее чувство юмора и ироничное отношение ко всему и вся, в том числе к себе самой, нас сблизили. Очень скоро она стала мне невероятно близкой и родной и перевернула мою жизнь, привела в храм».