Однажды, возвращаясь из школы, еще на лестнице я услышал какой-то шум. Я открыл дверь и сразу увидел Хермину, крепко сбитую кухарку лет восемнадцати из деревни в Нижней Баварии. Она гонялась за парнем, которого я раньше не видел, и колошматила его деревянным подносом за то, что он залез к ней под юбку. Убегавший издавал истошные вопли. Это был Клаус Кински. Возможно, многое из того, что я рассказал о нем полвека спустя в фильме «Мой лучший враг» (1999), уже всем известно, но я хочу повторить здесь то, что помню о нем. Клара Рит подобрала Кински на улице, в то время он изображал из себя голодного художника, а она была очень добросердечна. К тому времени Кински уже приобрел реноме необычного актера, играя небольшие роли в разных театрах. Он сколько-то зарабатывал, но при этом отчаянно корчил из себя непризнанного, голодающего гения. Совсем близко, по соседству, он произвел, так сказать, захват помещения: объявил пустующий чердак старинного дома своей квартирой и попросту запугал домовладельца, собиравшегося вышвырнуть его вон, изображая припадки бешенства. На этом чердаке он вместо мебели насыпал сухую листву, и в конце концов ее стало по колено. В этой листве он и спал. Подобно моему отцу, на своем чердаке он никогда не носил одежду: он отвергал ее как цивилизационное принуждение, которое мешает нам соприкоснуться с подлинной природой. Когда приходил почтальон и стучал, Кински появлялся на пороге в чем мать родила, шелестя листвой. Да и на сцене он то и дело устраивал скандалы, и об этом уже вовсю говорили. Если он замечал в зале хоть малейшую рассеянность или даже просто нервное покашливание, то принимался орать на публику и ругать ее самым непристойным образом. Бывало, он швырял в публику канделябр с горящими свечами или впадал в ярость, потому что забывал свои реплики и запинался. Во время одного спектакля, в котором он должен был произнести длинный монолог, но выучил только первые строчки, он просто завернулся в ковер на полу и так и лежал, укутавшись в него, пока публика не начала протестовать, и пришлось опустить занавес.
Я уже не помню, как тогда реагировали на это мои братья. Но знаю, что был единственным, кроме моей матери, кто его не боялся: как будто наблюдал за проносящимся мимо торнадо, который оставляет за собой полосу разрушений. Примерно через три месяца Кински заперся в ванной, совмещенной с туалетом. Оттуда доносился яростный шум. Затем раздался треск, и наступила странная тишина. Клара снаружи стучала в дверь, пыталась его успокоить. Что стало поводом для нового приступа ярости, мне и по сей день неведомо, но попытки Клары вмешаться лишь усиливали его разрушительное буйство. Мы были снаружи и понимали, что он продолжает крушить все внутри ванной. К счастью, в коридоре был еще один туалет с маленьким рукомойником, и мы могли пользоваться им. Яростная битва Кински с фарфором продолжалась много часов. Когда все было разбито вдребезги — раковина, унитаз, зеркало, ванные принадлежности, — Кински вышел с торжествующим видом, а моя мать взяла на себя задачу вышвырнуть его вон, поскольку Клара была перепугана до смерти. Сделала она это без всяких церемоний. С этим демоном было покончено. Я знал, во что ввязываюсь, когда пятнадцать лет спустя начал с ним работать.
Свежие комментарии