Где-то среди бруталистской архитектуры Виннипега затеряна школа с франкоязычным уклоном. Большинство вывесок и рядовая коммуникация в городе — на фарси. Из-за поломки автобуса эффектный учитель Ирадж (Мани Солейманлу) опаздывает на первый урок после каникул. В классе шум и гам — дети совсем не готовы приниматься за гранит науки. Кто-то мечтает стать модным фотографом или пасти ослов, Мортеза примеряет наряд Граучо Маркса в качестве старта юмористической карьеры, а слабовидящий Омид (Собхан Джавади) не может читать с доски, потому что новенькие очки унесла огромная индейка. Разозлившись, что подопечные не готовы твердить мантру «Мы навсегда потеряны в этом мире», которую он вывел неразборчивым почерком, Ирадж наказывает весь класс. Занятия отменены, ученики неохотно стараются влезть в шкаф, куда обычно ссылают нарушителей спокойствия.
Сценка, напоминающая дурной сон в последнюю ночь школьных каникул, служит лишь прологом к сюжетным переплетениям «Универсального языка». В индустриальной «пестроте» Виннипега, где кварталы размечены оттенками заурядности (коричный, бежевый, серый), пересекутся множество историй. Госслужащего Мэттью (режиссер Мэттью Ранкин), который вернулся из Квебека, чтобы навестить мать (и потому что устал от бюрократии). Экскурсовода Массуда (Пируз Немати), который таскает замерзающих туристов по любимым местам — в отсутствие канонических достопримечательностей: 30 минут молчания у памятника Луи Риэль, остоявшего права канадских метисов, 30 секунд у неработающего фонтана в ТЦ, короткая остановка у дома, где жили хорошие, но неизвестные люди. Наконец, строгой девочки Негины (Рожина Эсмаэли), одноклассницы Омида, решившей купить ему новые очки на 500 риэлей, вмерзших в лед. Для этого им с сестрой Назгол (Саба Вахедьюсефи) требуется найти топор (или пилу, или хотя бы чайник кипятка).
Неторопливый хаос повествования будет непредсказуемо комбинировать героев (автобус, например, сведет Мэттью, Ираджа и самую красивую индейку в мире), а мимолетные знакомства — дарить целые философские трактаты: о красоте цветов, человеческой близости или многообразии несчастий. Второй полный метр канадского фантазера Ранкина, дебютировавшего масштабной фантасмагорией «XX век», состоит из коротких встреч и долгих разговоров, абсурдных ситуаций и реалистичных интонаций, череды общих планов, сканирующих обыкновенный брутализм, и вереницы ярких персонажей, которые несчастны по-своему, но не теряют присутствия духа. В любой непонятной ситуации тут угощают(ся) чаем из армудов — и такое же ощущения тепла растекается по телу от фильма.
Описывая стилистическую палитру фильма, канадский режиссер отдает должное иранской новой волне (в частности, конечно, Аббасу Киаростами и Джаффару Панахи), визионерам Виннипега во главе с Гаем Мэддином, а также насмешливым скандинавским меланхоликам, вроде Аки Каурисмяки и Роя Андерссона. Те, кто не слишком знаком с персидской критической созерцательностью первых, немым сюром вторых или гуманистической иронией третих, всё равно легко подключатся к остроумной растерянности Ранкина. На то и «Универсальный язык», чтобы ему находились синонимы в творчестве Уэса Андерсона, (не)счастливых деревнях Дэвида Линча, торопливом мамблкоре или даже советском абсурде вроде «Чародеев» с «Городом Зеро».
При кажущейся разрозненности — персонажей и ориентиров, — фильм посвящен незримо протянутым рукам, готовым обнять, поддержать или накормить (даже когда рот говорит иное). Эстетическую основу здесь формирует не стилизация, которая правила бал в случае «XX века», где обретение Канадой независимости подавалось в гротескной манере немого кино 1930-х. Для Ранкина принципиально соавторство: как иранских кинематографистов, художницы Илы Фирузабади и продюсера Пируза Немати, так и самой реальности (сюжет с найденой купюрой вдохновлен историей бабушки режиссера). Всё остальное — гимн человеческому таланту адаптироваться, даже если Тегеран вдруг оказался в морозной Канаде, находить зазоры в самых высоких и брутальных стенах, разбираться в палитре неприметности, которая окружает и давит на ежедневной основе. Если в дебюте режиссер занимался мифотворчеством государственного масштаба, то тут, кажется, перешел к величинам культурной, национальной идентичности.
Историю Мэттью, которого мама приняла за ледоруба-иранца (а того — за сына), одновременно звучит как страх перед мигрантским замещением — и проникнута чувством вины: ведь свято место не бывает пусто. Режиссер открещивается от политических коннотаций, но на фоне роста консервативных воззваний — особенно в адрес «восточного мира» — всякая инаковость оказывается заряжена. В этих координатах Ранкину, Фирузабади и Немати удается не просто избежать плаката, но создать удивительное пространство диалога, где одних сводит общий опыт, других — абсурд обстоятельств, третьих — эмпатия или просто воля случая. Главное — что каждый ищет, а уж какой будет находка — одному Виннипегу известно.
«Универсальный язык» в кинотеатрах с 6 марта.
Свежие комментарии