1941 год. Литва оккупирована фашистской Германией. Еврейских детей грузовиками везут в лагеря, плачущих матерей ставят к стенке. В литовском Холокосте чудом выживает Макс (Елисей Никандров): ему хватает смелости выпрыгнуть из машины на подступах к лагерю и вернуться в родную квартиру, где уже живут литовцы. Посомневавшись, они решают не гнать мальчишку и прячут его в чулане. У семейства есть дочь Лайма (Ася Громова), не по годам своенравная и обращающаяся к Максу исключительно «жид» (в какой-то момент она даже просит мальчика сказать «кролик», чтобы проверить, не картавит ли он). Несмотря на воспитанный в девочке антисемитизм, они влюбляются, но за первым танцем следует изнасилование - в квартиру приходит с проверкой немецкий офицер, которому юная литовка также приглянулась. Следующие десятилетия отношения Макса и Лаймы (Риналь Мухаметов и Юлия Пересильд) будут состоять из её обвинений в предательстве и его бесконечных «Почему?». Литва уже станет советской, а вместо евреев в лагеря начнут ссылать литовцев, подозреваемых в антипатиях к коммунизму или коллаборационизме.
Про новую ленту Павла Чухрая только ленивый не скажет «старомодная»: любовная история на фоне суровой немецкой оккупации Литвы и не менее сурового советского освобождения пестрит многозначительными деталями, а все действия героев заслуживают заглавной буквы - не выбор, а Выбор, не предательство, а Предательство, не любовь, а Любовь. Все ключевые мысли проговариваются вслух - в том числе про причастность маленьких людей к большим трагедиям: у Чухрая литовец, приютивший еврейского мальчика, «просто поставлял уголь» для концлагерей; сам Макс, повзрослев, вынужден ловить коллаборационистов. Демонстрируя пагубность националистических обобщений, Чухрай и сам к ним прибегает - очевидно, что Лайма, Макс и суровый российский офицер Таратута (Сергей Гармаш) играют не столько участников событий, сколько обобщенный образ народа. В финале разжалованный и замученный Гармаш, прогуливаясь по литовскому берегу, кричит, обращаясь к родине: «Что же ты такая немилостивая?».
«Холодное танго» задумывался как эпопея, как большой русский роман, длящийся свыше трех часов (ведутся переговоры о сериальной версии), и в формате 110 минут ему, безусловно, тесно. Сюжет скачет между 40-ми и 50-ми, между двумя соседними сценами ощущается недостаток еще двух-трех, выспренние диалоги выдают в персонажах не столько людей, сколько национальные идеи. Несмотря на прекрасное трио Мухаметова, Пересильд и Гармаша, «Танго» сильно не хватает скромных человеческих эмоций - все реплики словно нашептаны в громкоговоритель, а половина диалогов и вовсе комически слабы. Когда каждая сцена пытается задавить зрителя исторической ответственностью и масштабом трагедии, недостаток чувств превращает фильм в беспощадную машину, кинотанк.
У Чухрая получилось кино широких жестов. Все действия Макса старательно выкручены звуковиком, поэтому каждый его вдох и движение руки звучат громче, чем даже крики Лаймы. Пересильд в самые напряженные моменты яростно сплевывает, а от камеры Игоря Клебанова не укроется ни один упавший стакан или желтая шестиконечная звезда, которые многозначительно возникают крупным планом. Старомодность «Танго» заключается не только и не столько в методах съемки. Открывающая сцена с карликом, торгующим любимыми папиросами Сталина, и нуарный наезд на зеркало, в котором отражается лицом Пересильд, - хороши. Устарел сам поучительный тон, с которым людям рассказывают о трагедиях. Лишний надрыв сегодня, в эпоху моды на нон-фикшн, звучит не менее дешевым приемом, чем детские слезы.
Ссылки по теме
Риналь Мухаметов: «Искусство - это что-то космическое, инопланетное для меня»
Ситора Алиева: «Маленький экран победил большой Голливуд»
Свежие комментарии