Когда вам предложили проект «Гости», что вас заинтриговало? Было ли сразу желание попробовать себя в хорроре?
Конечно, это было главной мотивацией. Жанр хоррора с подросткового возраста пленителен и желаем, так что хотелось в нем поучаствовать, посмотреть, как это создается, какими способами можно все реализовать, через какое внутреннее напряжение играть, как избежать штампов, которые есть в голове, и отыскать что-то, что может придать динамику, вступить в резонанс со зрителем.
В последнее время вы как-то следили за хоррорами, учитывая то, что этот жанр сейчас активно развивается и, например, в американской индустрии выходит уже даже на уровень больших драм?
Не могу похвастаться тем, что я очень погружен в жанр. Помню, года три назад не смог досмотреть «Женщину в черном», понял, что у меня как у зрителя какой-то эмоциональный переизбыток. У меня есть внутреннее разделение – наверное, счастливое – на актера и зрителя. Зритель во мне имеет свои пристрастия, а с точки зрения профессии я смотрю на это с другой стороны. Мне интересны актерские моменты, которые зачастую не соприкасаются с тем, что я люблю как зритель. В современных американских хоррорах, если уж вы о них заговорили, мне импонирует идея социального взгляда, выведения наружу социальных страхов. И если говорить о последних таких фильмах, то, например, «Прочь» мне понравился как раз идеей, тем, как он сначала ведет в ложную сторону наших стереотипов и изъезженной темы расовой дискриминации, а потом открывает совершенно новый пласт – внутренних социальных страхов и ужасов, которые есть в любом обществе, не только американском. Кроме того, если говорить об американской индустрии, она демонстрирует уже такой уровень накопления, когда многие технические моменты для них являются не самоцелью, а инструментом для рассказа глубокой, осмысленной истории.
Как и сам жанр хоррора в принципе там воспринимается.
В нашем кинематографе, который имеет огромные временные потери в плане технического исполнения, часто какой-то спецэффект является мнимым залогом успеха. Но мы не можем обманывать зрителя, сеть позволяет видеть работы чрезвычайно сильные и технически, и эмоционально, и продать то, что для зрителя является обыденностью, становится все тяжелее. Так что есть много, чему нам нужно учиться. Кстати, в проекте «Гости» я согласился участвовать и по причине того, что это для нас еще один шаг в техническом развитии жанра. Мы не можем вскочить в идущий поезд, мы должны сначала его запустить и научиться им управлять, не боясь возможных потерь и ошибок.
В «Гостях» есть еще и актуальная для всего мирового кино сейчас семейная тема, что продемонстрировал и недавний Берлинский кинофестиваль. Еще пару лет назад в центре большинства картин был герой-одиночка, сейчас эта тенденция меняется. Почему, на ваш взгляд, это происходит?
Я не профессионал в этом вопросе, так что могу поделиться только своими ощущениями. Сейчас мы видим молодых людей, делающих какой-то ультрамодный продукт, вмиг взлетающих вверх и также вмиг, одним словом разрушающих свои карьеры, и о них очень быстро забывают. Мы понимаем, что это рулетка – колесо быстро прокручивается и приводит либо к быстрому успеху, либо к краху. Это такие fast money, fast fashion, fast food, fast личность. Но человеку, как вообще животному, свойственен страх смерти. И один из способов более-менее оградиться от этого страха – это причислить себя к общности, частью которой человек себя ощущает. Так он чувствует, что защищен этим бессмертием, этим постоянством. Например, одной из отличительных черт русского общества является причастность к своим соседям. Людям в большинстве своем важно, что о них подумают, они боятся зависти, поэтому у них, например, много черных машин, чтобы было как у всех. И в данном случае эта причастность к социуму дает возможность почувствовать себя больше, чем ты есть на самом деле. Семья – такой же неоспоримый фундамент причастности к большому обществу, это возврат к фундаментальным основам. Трудно в нашей стране объективно говорить о религии, потому что ее история очень специфична, к тому же у нас многонациональное светское общество, и религия не является главным объединяющим явлением. И в этих рамках именно семья – та мощная энергия, с помощью которой хочется защититься, чтобы не чувствовать себя одиноким.
У нас и понятие религии – это, скорее, понятие общины.
У нас еще много вопросов связано с этой непростой сферой, многие к церкви как к институту относятся настороженно, сами решают для себя, во что они верят. Это, кстати, тоже интересная тема. Что, например, показал чемпионат мира по футболу? То, что мы можем выступать командой, но все равно решения принимает какая-то личность. И эта вера в личность, которая вдруг сплачивает всех, у нас по-прежнему сильна. И это такой, мне кажется, знак нашего пространственно-временного среза. Часто общество, народ выступает единым движением, но сейчас есть огромный запрос на пассионарность. Все готовы сплотиться вокруг одной личности и волнуются, как дети, когда этот пассионарий не оправдывает своего предназначения. Это все прекрасно изложено Гумилевым. Просто сейчас мы находимся на определенном витке. Нужно это понимать, ждать, искать в себе силы, не быть холодным, безразличным, апатичным в тех жизненных обстоятельствах, которые нас окружают.
Многие ваши работы так или иначе связаны с мистикой. И «Гости», где все начинается с сеанса спиритизма, не исключение. Как так получается?
Это относится к моей фактуре, в этом нет ничего удивительного: если у тебя глубоко посажены глаза и длинный нос, тебе так или иначе Мефистофеля в какой-то момент играть. Это меня заботит ровно настолько, насколько подстегивает брать разный материал и пробовать себя в разных жанрах, чтобы не кристаллизироваться в одном состоянии. Я выбираю проекты по принципу интересно мне или нет, есть ли что еще сказать на эту тему. Это внутренняя актерская кухня, которая принимается мною как данность.
В каком жанре вы комфортнее себя чувствуете? Многие актеры, например, говорят, что классно чувствуют себя в комедиях.
Честно говоря, я себя в комедии иногда чувствую очень неуверенно. Существует национальный юмор со своими особенностями. Нас еще в институте учили, что юмор французский и русский схожи именно в том, что ситуативны. В отличие от английского юмора, где все строится на логическом абсурде. Комедия – это коллективная работа, когда меня как артиста ставят в ситуацию, где мне не нужно придумывать смешное лицо, а нужно существовать и верить в то, что происходит вокруг. Мне это интересно, но я прекрасно понимаю, что эти условия мне больше необходимы, чем многим другим артистам, обладающим для этого специальной фактурой, настроением, знающим какие-то ключи для того, чтобы зритель смеялся просто от приподнятой брови. Очень много тонкостей. Но это мое внутреннее ощущение. У меня долгое время было состояние, когда я боялся тяжелых мотоциклов, не знал, как ими управлять. И вдруг в какой-то вечер все мое существо осознало, как это делается, где у такого мотоцикла баланс. И в жанре комедии у меня то же самое: я опасаюсь, что мотоцикл упадет и придавит мне ногу. Может быть, в какой-то момент я проснусь и пойму, что жанр – мой, и я теперь могу все.
Мимо меня в свое время прошел скандал с шоу «Чета пиночетов», где вы как раз разыгрывали вместе с Евгением Писаревым скетчи.
Как тогда говорил Женя, это была «выходка», да.
Тогда же многие критики ополчились на это шоу, удивлялись, как вы и Писарев согласились в таком участвовать.
Это было не общее мнение. Для того, чтобы судить о шоу, его, конечно, нужно посмотреть, потому что поверить в то, что это реально выходило на федеральном канале, невозможно. Это был суперхамский проект, но многие вещи были восприняты зрителем всерьез, а это была жесткая сатира. Может быть, где-то и была перейдена грань, но это было сделано сознательно. Сам проект, на мой взгляд, в какой-то момент пошел на поводу технического производства. Я имею в виду сроки выпуска, подготовки. Началась гонка, мы в день снимали по несколько скетчей, было много переодеваний, и мы, честно говоря, просто не успевали временами подумать, элементарно собраться и разобрать, что происходит, от чего, возможно, нужно отказаться, оставив только 100%-ный материал. Но это наши российские реалии производства. Какие-то вещи выигрывали только за счет того, как они были написаны. И Евгений Писарев там был блистателен, я плёлся далеко позади него.
Как артист вы как относитесь к подобной агрессивной критике проектов, в которых вы участвуете?
В зависимости от материала. Этот материал заранее был сделан так, чтобы его все ругали, для того, чтобы вызвать возмущение, а через него – обсуждение и диалог. Так что мы были к этому готовы. Если говорить в целом про другие проекты, то я всегда отслеживаю зрительские отзывы, слежу за реакцией. Я рад, что у нас существуют социальные сети. Можно к этому относиться по-разному и говорить, что нас оценивают непрофессионалы. Но нельзя забывать, что кино делается для зрителя, а не для собственных просмотров. И тут я, как у Чехова, когда хвалят - приятно, а когда ругают, переживаю. Я читаю рецензии на кино и всегда с радостью жду BadComedian, чтобы был разнос так разнос.
Кажется, мало кто из наших кинематографистов ждет BadComedian.
По-моему, это прекрасно и всегда смешно. Глупо зарывать голову в песок и говорить, что люди вообще ничего не понимают в кино, а смотрят только эти обзоры и высказываются по ним. Умные люди, которые хотят сложить собственное мнение, конечно, фильмы смотрят. И такое собственное мнение всегда вызывает большее уважение, чем стадное «не смотрел, но осуждаю».
Вы ассоциируетесь с актером, который прошел путь становления российского кинематографа, начавшийся, в том числе, и с «Изображая жертву». Как, на ваш взгляд, изменилась ситуация с тех пор?
На моей памяти происходило становление не только русского кино, но и русского театра в том смысле, что я помню времена, когда в театры в залы на 400 человек ходило 30, иногда в каких-то массовых постановках актеров было больше, чем зрителей в зале. То, что назвалось новой драмой, когда после 1990-х, в нулевые, вдруг стало нестрашно и честнее ругаться матом со сцены, чем говорить стихами, было выходом для театра, но, на мой взгляд, сыграло в итоге плохую службу. Театр как структура – это явление живых людей перед живыми людьми. С необходимой мерой условности, которая стала все больше разрушаться, театр стал входить в жизнь зрителя, вставать на его уровень, что, как мне кажется, быстро его обеднило. И кризис театра, который, на мой взгляд, сейчас происходит, заключается в потере общего языка со зрителем и обусловлен именно тем, что зритель не хочет видеть на сцене самого себя, ему это уже не интересно. У зрителя жизнь часто бывает богаче и разнообразнее, ставит перед ним больше конфликтов, внутренних противоречий и вопросов, чем иногда выводится на сцене. В этом смысле кинематограф с его экраном, который уже условность, дает мне как зрителю больше пространства для погружения, поиска гармонии в моей не самой гармоничной жизни. У нашего кинематографа еще много не взятых вершин. Многие создатели до сих пор восхищаются нарисованным дымом на экране, все рисуют его и рисуют, но не пользуются уже набранным ресурсом, тем, что студия уже рисовала такой дым, и уже, наверное, стоит рисовать воду. Мы создаем велосипед за велосипедом и стоим на месте. Можно перечислять тысячи причин, почему так происходит – от нашего менталитета до структуры и условий создания кино, когда все упирается в финансы, а они тянут за собой огромное количество вопросов, людей, отношений, и все тонет в этом тяжелом процессе.
Ну это классическая бюрократия, которая останавливает каждую новую силу.
Безусловно, но не только она. С открытием интернет-каналов обнаружилось, что иногда авторы, которые ругались на то, что у нас есть цензура, что невозможно ничего сделать, сами находятся в заштампованных рамках, и дело не в бюрократии, а в отсутствии идеи. Но именно уход телевизионных проектов, сериальной продукции в интернет сейчас - такое окно, в котором есть надежда. Может быть, именно так найдутся те, которые начнут смело что-то делать, не оглядываясь назад. И в этом смысле время сейчас благодатное, время для храбрых, безрассудных, не боящихся ошибок и не боящихся побед, зачастую представляющих большую опасность, нежели ошибки.
Получается, что кардинально времена отличаются тем, что сейчас есть продакшн и ты можешь сделать дым, но нет состояния внутренней свободы, которое было в начале 2000-х.
Оно было, но это было не общее движение, скорее, такой кристалл, по которому ударили сверху, и он рассыпался на много разных частиц, став основанием, плодородным слоем, на котором сейчас можно что-то попытаться вырастить. Но сейчас возможно напрямую общаться со зрителем, и победа оценивается не статистикой – сколько заработало твое кино (сейчас это не показатель, мы знаем, что все может зависеть от договоренностей), а количеством реальных просмотров фильма. Именно это залог успеха или неуспеха.
Тем не менее к кино вы относитесь с оптимизмом, за последний год я вас видела сразу в нескольких проектах, а до этого казалось, что у вас был некий перерыв.
Это, видимо, моя личная карма: есть много проектов, как минимум четыре, которые были сняты и не выпущены. В прошлом году у меня было семь работ, рекордное количество для меня, но все они в какой-то сумеречной зоне. Так что грешить и говорить, что я сижу без работы нельзя, потому что ее было много. Сериалов было больше, с полным метром отношения складывают сложнее, но постепенно фильмы выходят на экраны.
Недавно в «Любовницах» у вас была прекрасная, запоминающаяся роль – мужчины, который ответил всем феминисткам.
Мне был близок этот проект со стороны как раз-таки мужской. Меня поддостала ситуация, что женщинам иметь любовника или мужчинам – любовницу стало нормой, что это уже даже не событие, а какая-то легкая шалость. От этих изменений в нашем обществе немного подташнивает. Может быть, кому-то комедийный жанр «Любовниц» покажется предсказуемым, но сама тема мне представляется очень смелой, наконец о ней хоть кто-то сказал. И мне эта работа дорога тем, что я выступил не только со стороны обвинения в сторону нечестивых мужчин, но и со стороны разоблачения женщин, которые на это соглашаются.
Вы уже говорили про театр, вы сейчас участвуете в спектаклях?
Нет, я оставил сцену.
Это связано с кризисом, о котором вы говорили?
Это мое личное настроение. Театр – это служба, а служба меня тяготит, это свойство моего характера. Я с радостью отдал этому достаточно много времени, но сейчас служить театру я не могу просто в силу возраста в хорошем смысле, такой у меня жизненный этап. Все спектакли, в которых я принимал участие, мне были дороги, я мог оставить себе какие-то проекты на договорной основе, но в то же время не мог отказаться от других. Это тоже предопределило мое решение: я порвал со всем, чтобы не лицемерить.
А если бы вам сейчас предложили что-то?
Пока не согласился бы, но все меняется. Конечно, я скучаю по сцене, но по общему состоянию – совсем нет, и киноэкран сейчас мне ближе, интереснее, он для меня какая-то неисследованная область и будоражит фантазию, желания, смелость. Очень многое еще не испробовано, хочется рискнуть. Для меня есть примеры актерских работ в кино, которые я не понимаю, как были созданы.
Например?
Все, что делают Дэниел Дэй-Льюис или Хоакин Феникс.
«Призрачную нить» посмотрели?
Я все еще под огромным впечатлением от фильма «Нефть», но «Призрачную нить» посмотрю обязательно. Когда мы учились, был такой спектакль «Макбет» у Някрошюса, где после финала зрительный зал какое-то время молчал и не мог хлопать, впечатление было настолько сильное. И я помню ощущение, когда мы вышли из театра с моими товарищами и молча шли по улице, понимая, что завтра мы идем плясать в каких-то костюмах, мы еще в начале пути, амбициозные, горячие, начинающие. И это ощущение – сколько всего впереди – тогда было двойственным. Многие актерские работы, киноработы, являются вершиной, до которой еще долгий путь.
И чтобы в кино у нас такой материал появлялся.
В данном случае я фаталист. Если сложится – хорошо, нет и нет. А грезить можно, оставляя свои пожелания в записной книжке.
В самом начале нашего разговора вы разделили фильмы на те, которые вы смотрите как актер, и те, которые как зритель. Вот можете назвать фильмы или спектакли, которые вас в последнее время удивили как зрителя?
У меня сейчас к кино отношение образовательное, как к обязательной программе, а не как к источнику зрительских впечатлений. Из последнего просмотренного, что произвело на меня огромное впечатление – «Макбет» Орсона Уэллса, «Слово» Карла Теодора Дрейера и, конечно, «Книги Просперо» Питера Гринуэя. Последний поставил для меня точку в произведении Шекспира. Кто-то однажды сказал, что ты с произведением до тех пор, пока можешь вступить с ним в диалог. Вот после фильма Гринуэя мне по поводу «Бури» сказать нечего, так как в этом фильме сказано всё.
Фильм «Гости» в прокате с 7 марта.
Свежие комментарии