«Однорукий из Спокана» в ЦДР: Международная история ужасов

На сцене ЦДР на Соколе худрук театра Владимир Панков поставил пьесу известного ирландского драматурга и кинорежиссера Мартина Макдонаха «Однорукий из Спокана», написанную почти десять лет назад и уже неоднократно оживавшую на подмостках российский театров (в пермском «У моста», а также московских «Сатириконе» и «Содружестве актеров Таганки»). И версия Панкова - отнюдь не (прямо)линейная работа с драматургией Макдонаха, который, несмотря на тарантиновское искусство диалога, зависим от чуткости режиссеркой руки. Сам Владимир Панков мотивирует интерес к тексту, который перевел на русский театральный критик Павел Руднев, желанием поработать с эстетикой «иностранного черного юмора», а жанр спектакля определяется как «трагифарс», что отчасти правда - хотя угорелый репертуарный трагифарс отечественного театра способен превратить даже пьесу Макдонаха в раскрашенную под хохлому пустую бочку. Раскатистые, идущие боксерской двоечкой диалоги ирландского драматурга требуют от режиссера определенной ритмики - и Панков с первых шагов демонстрирует, что повествование будет ловить зрителя на противоходе, работать на контрасте. Читайте также: рецензия на спектакль «Однорукий из Спокана» в театре «Содружество актеров Таганки» Интро - выход шести музыкантов в зеленых ирландских костюмах. Долгий укоряющий взгляд в зал. Рассаживаются по местам. Из глубины сцены - из-за решетки и двух лестниц - появляется грузный панда (Александр Занин). Кокетливо-затянутыми шагами он приближается к кровати, расположенной в черно-белом интерьере отеля, напоминающем восточный сад камней. Заваливается на ложе, принимается читать пьесу «Однорукий из Спокана», переведенную Рудневым («Пашка-Пашка», - испускает мета-шутку панда). Тут же в квадрате комнаты-сцены возникает портье Мервин (Павел Акимкин), загримированный белым, наряженный в лиловую ливрею и отрабатывающий боксерские комбинации. В такт его ударам в номере начинают двигаться с оружием наперевес одиннадцать белоликих горничных с монохромными бантами. Поют. Симметрично Марвину на чемодане сидит похожий на пастора афроамериканец (Кристо Федянин), исполняющий обязанности то ли читателя оригинального текста, то ли, как написано в программке, слегка помутившегося в рассудке сектанта из Уэйко. Дальше всё будет примерно по тексту: старик Кармайкл (Андрей Заводюк), родившийся в Спокане, штат Вашингтон, почти три десятка лет назад лишился руки из-за каких-то мерзавцев, которые от скуки устроили ему ампутацию посредством поезда. Кармайкл пообещал, что негодяев покарает, а руку вернет - и пока исполнил только первую клятву. Другие мерзавцы, более мотивированные, - плаксивый афроамериканец Тоби (раскрашенный в черный и фиолетовый Алексей Лысенко) и его розововолосая девушка Мэрилин (театральный дебют Александры Бортич) - прослышали, что в город приехал мужик, которому нужна отрезанная рука и решили немного подзаработать. И вот Кармайкл с пистолетом и в расстроенных чувствах сидит на кровати, Тоби в обмороке после выстрела валяется в шкафу, где принято хранить личные скелеты, а Мерилин трясет пакетом с чьей-то отрезанной рукой (вестимо чьей, но можно сохранить неведение). Все эти сцены отельной жизни перебиваются песенными номерами в исполнении черно-белых горничных, хотя макдонаховское наждачное остроумие музыкальности будто бы не предполагает - у него и в фильмах сдержанно-пульсирующий саундтрек Картера Беруэлла, почти без излишних увеселений. Однако Панков с SounDram'ой безупречно разложил текст на слои и каждый переаранжировал - буквально озвучил. Кармайкл, пускай из Спокана, но явно мужчина ирландских кровей, человек Старого света: это читается и в его ветхозаветной разъяренности и упертости, и в символичности травмы - отъятая рука, она же Красная рука Ольстера, отсылает к ирландской легенде. (Двое соперничали за право управлять провинцией Ольстер, договорились переплыть через реку и коснуться берега, и ради победы один из них отрезал себе руку и бросил её к финишу, видя, что в честном поединке он уступает.) Эту закупоренную в народные песни травму каждый раз бередят ирландские мотивы, отыгрываемые и отстукиваемые горничными и музыкантами, соединяя личное горе с горем историческим. Скольких рук лишилась в борьбе за независимость Ирландия? Впрочем, физическое увечье, разумеется, фигура символически наглядная: настоящая утрата Кармайкла лежит в нематериальной, ментальной плоскости (у каждого есть такая неупокоенная сакральная потеря). В стык с ритмичной, чечечистой музыкой зеленых лугов Панков ставит американские госпелы - обличенные в хвалу богу крики о помощи, развеселые молитвы, также пропитанные болью, но и скрашенные принятием. Под занавес и вовсе звучит обманчиво веселый в местной аранжировке афроамериканский спиричуэлс Sometimes I Feel Like a Motherless Child, пронзительно увековеченный Одеттой Холмс. В черно-белом мире «Однорукого», где все на самом деле так или иначе задеты, ранены, единственный выход - это смирение, перестать винить других (и даже себя). Вместе с тем Макдонах, которого в прошлом году снова журили за неполиткорректный сценарий «Трех билбордов на границе Эббинга, Миссури», где деревенские миссурийские копы не слишком миндальничали с афроамериканцами, демонстрирует, как мало нужно, чтобы задеть человека. Одной фигурой олицетворяющий шекспировскую трагедию Кармайкл обзывает Тоби, напоминающего фото человека в негативе (натурально черная кожа и фиолетовые волосы), «пидорасом» - и тот заливается слезами. Портье Марвин в колоритнейшем исполнении Акимкина надевает страдальческую гримасу, стоит ему задуматься о несчастных гиббонах, которые сидят в зоопарках, вместо того, чтобы радоваться жизни где-нибудь в Африке. Читайте также: рецензия на «Три билборда на границе Эббинга, Миссури» Желая скрыть свинцовое благодушие пьесы, Макдонах упаковывает его в гроб черного юмора, череду псевдо-тарантиновских криминальных ситуаций с использование силы, наглости и хамства, за которыми скрываются ранимые монологи и простые мечты о доме и душевном тепле. Но универсальность устремлений не противоречит неспособности человека услышать другого: не случайно неполная дюжина горничных, раскрашенных и двигающихся в духе театра кабуки, лопочут что-то то ли на китайском, то ли на японском, то ли на выдуманном и остаются за пределами этого разговора о болях, бедах и обидах. Пока это сугубо западные разборки Старого и Нового света, где каждый ставит свою боль - порой, казалось бы, несмертельную - превыше чужих расстройств. (В первом сезоне великого сериала «Атланта» есть эпизод про «черное» телевидение, где с дональдгловеровской иронией показана аналогичная ситуация кругового угнетения и оскорбления людей, которые на своей шкуре знают, каково это - оказываться под прессом осуждения.) Мысль для Макдонаха действительно важная: в «Трех билбордах» он демонстрирует, как все находят общий язык, за исключением карлика в исполнении Питер Динклейджа; время маленьких людей еще не пришло, не до них пока. Чтобы не запнуться о текст Макдонаха и не свалиться как в неуместный фарс, так и в сентиментальное путешествие на родину, постановщику «Однорукого из Спокана» нужно выдерживать воистину боксерский ритм. Как все ирландские гэги в пьесе выстроены либо на контрасте, либо на эффекте обманутого ожидания, так и артистам Панкова приходится переходить из комедийно-гротескного (фактически мультипликационного) в мелодраматический регистр и обратно, изредка обращаясь к трагическим нотам. В такой выстроенной полифонии почти не сбивается и арлекинистая Саша Бортич, и не выбиваются самые неожиданные режиссерские находки. Вроде идеи вывести из одной случайной реплики про жившего в отеле панду целого персонажа, задающего повествованию привкусы детства, дикой природы, мультипликационности и восточности. Или параллели с сектантами Ветви Давидовой, чья история кончилась печально: во время знаменитой осады Уэйко погибли восемь десятков человек, включая лидера группы Дэвида Кореша. Этот сюжет, всплывавший в прошлом году в шестом сезоне «Американской истории ужасов» с лаконичным подзаголовком «Культ», не только соответствует сложным отношениям Макдонаха с религией (как правило - католической), но и олицетворяет удивительные тропы, какими человек пытается найти гармонию, заполнить зияющую пустоту (в районе руки ли, сердца ли). Как Кармайкл - в мести, как Мервин - в боксе, наркотиках и обезьянах, как бабушка Тоби - в кактусах, как Мэрилин - в ярких нарядах и неуловимом сходстве с Монро. Несмотря на все сектантские и католические параллели, Макдонах и Панков, думается, не складывают какую-то западную проповедь, а иллюстрируют буддистский коан. Про двух монахов, встретивших под проливным дождем девушку, которой нужно было преодолеть глубокую рытвину. Когда дело было улажено, а монахи добрались до монастыря, тот, который переносить девушку отказался, раскритиковал второго за неположенный контакт с женщиной. На что первый мудро заметил: «Я оставил девушку там, а ты продолжаешь её нести». Новая рука, ясное дело, не вырастет, но можно попытаться не стать заложником фантомной боли.