«Это ты убил моего сына», - бросает в сердцах доктор Ханс Хоффмейстер (Эрнст Штётцнер), едва признав француза в дрожащем юноше Адриане (Пьер Нинэ). Весна после Первой мировой. Адриан приехал в небольшой немецкий городок, чтобы возложить цветы на могилу недожившего до 24 лет Франца и пообщаться с его родными. Германия охвачена скорбной ненавистью к гражданам Франции, но фраза «я друг вашего сына» заставляет герра Хоффмейстера, его жену и несостоявшуюся невестку Анну (Паула Бир) выслушать незваного гостя. До войны Франц, убежденный пацифист, любивший Верлена, уехал учиться в Париж, но по настоянию отца ушел на фронт, где и погиб. Адриан рассказывает о тех днях - о Лувре, о музыке (оба - играли на скрипке). Чета Хоффмайстер от каждой беседы оживает на глазах, но Адриан приехал не ради утешения настрадавшихся стариков - он сам хочет обрести покой.
Трепетный француз, разумеется, не тот, за кого себя выдает - и хотя пылкая исповедь происходит аккурат в середине фильма, вряд ли у кого-то возникнут сомнения на счет его роли в личной драме Хоффмейстеров и Анны. Для известного провокативными лентами о человеческом характере режиссера Франсуа Озона это лишь одна из деталей сложного кружева личной драмы на фоне большой трагедии. Такая же, как бесконечные рифмы между Францией и Германией, где люди в пабах поднимают бокалы в память о погибших сыновьях, где разваленные здания чернеют напоминанием о войне, где люди продолжают танцевать, несмотря ни на что.
Элемент провокации, впрочем, тут можно рассмотреть: позаимствовав сюжет у «Недопетой колыбельной» Эрнста Любича, Озон затрагивает одну из самых непростых тем - «можно ли простить врага?». В купе с этим вопросом положено разобраться, кто же такой этот «враг», понять его мотивы, вычленить из идеи войны личное и государственное. «Мы - отцы, которые убивают своих детей», - в какой-то момент произносит герр Хоффмейстер, осознав и часть своей вины (Франц был убежденным пацифистом). Отправленные на фронт юноши стреляют друг в друга, и если одному достается пуля, то второму - психологическая рана, несмолкающая вина за выполненный долг. «Франц» и рассказывает о близости двух форм трагедии: ужаса потери и ужаса содеянного.
Тут Франсуа Озон оказывается крайне деликатен: «Франц» не впадает в драматизацию, виртуозно балансирует между мелодрамой и голой пацифистской риторикой. Большую часть хронометража лента черно-белая: Озон изображает монохромными и мир, разбитый на два лагеря, лишенный оттенков рефлексии, и жизнь, буквально утратившую радость цвета. Поэтому в кадр краски возвращают лишь воспоминания: знакомая музыка, знакомые места - все, что напоминает о Франце и довоенном периоде. Озон не предлагает универсальной формулы для примирения с глобальной и частной трагедией: для одних - это обман во благо, для других - покаяние, для третьих - христианское прощение с любовью к ближнему и простая мысль, что нужно жить дальше. Впрочем, плач скрипки и часто возникающий в кадре «Самоубийца» Эдуарда Мане, вероятно, указывает и на целебную силу искусства, которой, пожалуй, обладает и «Франц».
Ссылки по теме
Интервью:
Франсуа Озон: «Я снимаю трансжанровое кино»
15 фильмов октября'16
20 фильмов осени и где они обитают
Рецензии:
«Новая подружка»
Свежие комментарии