Культура

«Сердце Пармы»: Кровью земля к земле прирастает

«Сердце Пармы» — историческая драма (и немного фэнтези), основанная на романе уральского писателя Алексея Иванова. Ушедшая навсегда натура северной цивилизации, место спайки христианства и язычества становится полем битвы Москвы и регионов — уже тогда, во времена княжения Ивана III. Идеи «Сердца Пармы» актуальны, сцены размашисты, но лента Антона Мегердичева все-таки остается в русле российского кинопроклятья: ухабистое повествование с легкостью может выбросить зрителя из седла. Но спасает идея — о тайном законе Пармы, которая от себя не отказывается.
Новости СМИ2

6963 год от сотворения мира — так до Петра считали время на Руси. Пермью Великой, далекой землей на востоке, правит князь Ермолай (Александр Горбатов). У Ермолая все схвачено: князьки помельче платят ему ежегодный ясак, вождь местного племени давно неопасен и пьянствует в его тереме. Придет время, и сын Ермолая Михаил женится на дочери добровольного узника Тичерти — и тогда род Ермолаевичей навечно закрепится в этих землях, объединив народы в единую общность. А там и до собственного царства недалеко, полностью от Москвы независимого. Может, так бы оно и было, но на город нападает вождь вогулов Асыка (Валентин Цзин). Ермолай убит, город сожжен, а чудом уцелевшему княжичу приходится начинать все сначала.

Возмужав (и превратившись за кадром в Александра Кузнецова), новый князь берется за дело, удивляя своих сюзеренов мудростью не по годам и врожденной стойкостью. И все-таки берет в жены Тичерть (Елена Ербакова), несмотря на протесты друзей и церковников — говорят, она ламия, да и креститься в православную веру наотрез отказывается. С этого начинается большой эпос о том, откуда есть пошла уральская земля: с феодальными интригами, штурмами крепостниц и бесовщиной древних культов. И встает вопрос: кто же все-таки живет на этой недружелюбной земле? Кто правит разношерстным народом: русский князь Михаил или все-таки пермский воин Михан? Главный герой и сам ответа не знает, потому как оказывается первым на этой земле Homo Uralus — человеком, который мечется между Москвой и пермской Чердынью, и старается эти две силы как-то в себе примирить.

«Сердце Пармы» — это фолк, поэтому надо быть заранее готовым к множеству новых для себя терминов, объяснять которые кино не станет. Ясак — особый натуральный налог, характерный для средневековых Урала и Сибири. Вогулы — старый этноним для обозначения народности манси, вытесненных новгородцами «за камень», читай, за Уральский хребет. Ламия — ведьма с пермским колоритом. Последнюю автор романа Алексей Иванов, по его признанию, выдумал: просто воссоздал слово, использовав в качестве опоры мансийские имена рек. Вышедшая в 2003 году книга вообще не претендовала на точность. «Достоверные исторические романы пусть пишут обладатели машины времени», — так Иванов высказался в интервью. Этот подход и наделил «Сердце Пармы» особым качеством исторического романа: никогда не знаешь, где в этой легенде правда и домыслы, где поздняя фальсификация, а что добавлено с явной оглядкой на день сегодняшний. И хоть действие сюжета вынесено в далекое прошлое, когда России никакой еще не было, а проблемы централизации власти всем знакомы. Это ведь не только про Парму, но и про столкновение цивилизаций и колониализм. Именно на Урале, как литосферные плиты, сошлись православная Русь и языческая многоликая сила. Но не уничтожили друг друга, как ожидалось, а сварились в единое целое. Здесь, далеко от центра, все осталось немного диким: храмы силуэтом походят на языческого идола Золотую Бабу. Эту историю ассимиляции непросто перенести на большой экран без потерь.

Оттого, вероятно, «Сердце Пармы» и настрадалось, добираясь до экранов почти двадцать лет. За это время Алексей Иванов стал очень экранизируемым автором, причем универсальным. «Географ глобус пропил» и «Общага» показывали его как знатока реалий и постмодерниста, способного упаковать весь универсум в стены советской панельки. «Пищеблок» — ностальгический макабр о пионерских страшилках, стильный и ни к чему не обязывающий, чем не русский Стивен Кинг. В то же время вскрылись и трудности работы с материалом Иванова. Его эпосы оказались слишком обширны для киноадаптаций («Тобол», автор романа снял имя с титров) или же плохо увязывались с политической реальностью (события сериала «Ненастье» перенесены из нулевых в «лихие 90-е»).

Последние два случая для «Сердца Пармы» оказались особенно важны, потому что лента Антона Мегердичева («Движение вверх», «Метро») вобрала в себя и неровность, и излишнюю сценарную осторожность. Первое вполне понятно, и это болезнь любой адаптации большой книги: действие романа растягивается на тридцать насыщенных лет, которые и в сериал не всегда можно достойно переложить, нечего говорить о неполных трех часах. Из-за явной спешки из «Сердца Пармы» вылетают важные для истории характеры, а время течет для зрителей непредсказуемо. Никогда не знаешь, что ждет за следующей монтажной склейкой — день пройдет или пара лет. О протяженности события и течении времени фильм удосуживается рассказать разве что изменением прически Кузнецова, да сединой в бороде его воеводы Полюда (Сергей Пускепалис).

Это правило игры выбивает из колеи покруче любого магического реализма, и с ним придется мириться. Как и с перестройкой истории, которая успокоила ивановский образ Урала: места прекрасного, многообразного, но в то же время крайне жестокого к любому чужаку. Общее для картины смягчение оригинального произведения удачнее всех иллюстрирует прибывший в княжество святитель Иона (Евгений Миронов) — у Иванова жестокий и почти до безумства фанатичный, у Мегердичева — кроткий и все понимающий, хоть и недовольный попиранием христианских порядков. С Ионой будет связана одна из самых живописных сцен фильма, установившая победу Бога над местными духами: ни одному воину верхом на боевом лосе не справиться с животворящим крестом.

На место великого противостояния, свидетельства которого сохранились для нас в летописях, приходит история объединения: имперского и локального. «Сердце Пармы» не бросается в крайности, но все-таки транслирует внятный месседж о силе согласия. У непримиримых врагов Михаила и Асыки, оказывается, есть как минимум одна большая схожесть: тяга к земле, той самой Парме, которой не важно, кто ее защитит. Своя правда находится и у московитов, белыми ходоками ожидающими своего часа на Западе. Идею большой, единой и неделимой страны с экрана транслирует Федор Бондарчук в образе князя Ивана Васильевича – идею четкую, циничную и максимально возвышенную, ради которой он готов замарать руки в крови. Символика борьбы условных варваров и византийцев Мегердичеву в целом хорошо удается — он эту линию отрепетировал на финальной схватке советских и американских баскетболистов. «Сердце Пармы» прямо говорит о противостоянии не людей, но идеологий. Одни хотят эту непокорную землю завоевать, другие — сохранить в неприкосновенной архаике. Встречаясь на поле боя, эти идеи оборачиваются необъятной батальной сценой, поражающей качеством боевой хореографии. Последний час фильма — стильный аттракцион с кавалерийскими поединками, ловушками и фехтованием. Уже только этот акт смотрится очевидной заявкой фильма на статус изобретательного блокбастера.

Катарсиса победы, равно как и горечи поражения, зубодробительная драка не несет — фатализм исторического процесса так устроен, что генеральные сражения не всегда решают исход вoйны. Политика может быть намного сложнее, и это неожиданное высказывание для средневекового боевика. Кампания, в которой схлестнулись три врага, заканчивается формальной победой и таким же формальным поражением. Все остаются при своем, перемены незначительны. Пермь Великая всех завоевателей приняла, выслушала и раздала им по подарку, но сути своей не поменяла. Как Иванов и говорил: смешала на своей земле кровь и стала жить дальше, одновременно и по старому, и по новому. Стоят на Урале православные церкви, а внутри них — языческие идолы. Где-то в лесах бродят люди-рыси, бессмертные зодчие ваяют храмы, и даже страшные ламии не знают, кем им быть: демоницами лесными или любящими женами. В этом, наверное, и заключается ключик к «уральской матрице», которую обладателем других матриц не суждено понять.